Никита Михалков: «Обо мне ходят бредовые слухи».
Редкой звезде доводилось давать интервью, привалившись плечом к запертым дверям каннского Дворца фестивалей. Очередное мероприятие форума российских искусств закончилось, и темный французский пролетариат, для которого Михалков — ничто, профсоюз — все, без зазрения совести выставил мэтра за порог. Беседу прерывать не стали. Получился диалог а-ля фуршет. (Хотя настоящие фуршеты наш герой не любит, говорит: «Я же не лошадь, чтобы есть стоя…») Под рокот моря и гомон праздной толпы раскрылся еще один Михалков — теплый, как южная ночь, и бархатный, как осень на Лазурном Берегу.
вопрос: Никита Сергеевич, знаю, что вы на пару дней уезжали из Канна искать натуру. Для чего — для «Утомленных…»?
ответ: Искать-то я искал, только ничего не нашел. В «Утомленных-2» есть морские сцены, но здесь снимать не получится. Больно синее море. А нам нужно свинцовое. Балтика. А может быть, и даже скорее, — Азов. Будет много детей в воде, это опасно.
в: Каких детей?
о: Там по сюжету немцы разбомбили баржу, на которой перевозили детей, и они тонут. В общем, вода должна быть достаточно теплая.
в: Ваш каннский режим предусматривает отдых? Вы плаваете, ходите на яхте?
о: Нет у меня на это времени особенно…
в: А отчего вы так похудели?
о: Спортом занимаюсь. Для картины «Двенадцать разгневанных мужчин» я специально поправился на двенадцать же килограммов, а сейчас вернулся в свой вес. Вообще у меня режим: каждый день либо два часа тенниса и потом занятия на тренажерах, либо пробежка большая, десятикилометровая. Потом — водные процедуры. Если рядом река — то в реке, если озеро — в озере…
в: А если море — в море. То есть встретить Михалкова на каннском пляже в принципе реально?
о: Да, но только так — бульк и обратно. Полежать, позагорать не получается.
в: Правда, что по «Двенадцати разгневанным мужчинам», ну то есть по пьесе Роуза, вы намерены поставить спектакль?
о: Правда.
в: А год назад вы мне рассказывали о своих театральных планах, связанных с Чеховым. Мы еще обсуждали, как бы вам пошла роль Тригорина, и вы признались, что мечтаете его сыграть с Нееловой-Аркадиной…
о: Чехов — обязательно. У меня уже готова вся концепция. Я хочу поставить четыре спектакля — «Дядю Ваню», «Трех сестер», «Чайку» и «Механическое пианино» — и выпустить их все вместе. Пусть идут один за другим, будучи совершенно полярными. И чтобы в них играли одни и те же актеры.
в: Вам явно нравится идея одной команды. В театральных «Мужчинах» актерский состав тоже будет совпадать с фильмом?
о: Да.
в: Значит, вы сами выйдете на сцену. Представляю, какой будет лом… А у вас есть время в театре играть?
о: Конечно, мы не можем играть каждый день, но тем дороже будет спектакль. Я вообще, если даст Господь, мечтаю иметь свою академию актерско-режиссерскую и там экспериментировать, и делать все одной командой.
в: Вы хотите набирать студентов?
о: Нет, не студентов, не абитуриентов, чтобы пять лет их учить, а то, что раньше называлось повышением квалификации. Для людей, которые уже имеют актерское образование, но хотели бы профессионально совершенствоваться. Это очень и очень важно. Во-первых, в социальном плане. Каждый человек, даже если он живет далеко от Москвы, может прислать кассету, я ее посмотрю, и, если он достоин, он сможет приехать и восемь месяцев заниматься мастерством. Плюс речь, плюс пластика, плюс система Станиславского, Питера Брука, Шарля Дюлена и конечно же Михаила Чехова. Ко всему этому еще работа с камерой, привыкание к съемочной площадке… Я читал мастер-класс в школе Ли Страсберга и был абсолютно изумлен тем, что туда пришел Пол Ньюман. Люди, даже очень успешные, абсолютно состоявшиеся, хотят понять что-то новое. Профессией надо заниматься. Актеры, которые снимаются в сериалах, а то еще и в нескольких параллельно, — у них нет на это времени. Четыре дня Киев, два дня Москва, три дня Калининград, текст получают прямо на площадке — и вперед. Ну это же невозможно! Поэтому мне бы хотелось иметь свою школу. Мне обещал Швыдкой и не выполнил своего обещания. Не знаю почему. Но, я думаю, все меняется — изменится и это.
в: На Венецианском кинофестивале вы будете представлять ретроспективу российского кино, а вот «Двенадцать мужчин» в Венецию, к сожалению, не попадают…
о: Мы не могли успеть чисто физически. Съемки закончились в конце мая. Пройти весь постпродакшн за три месяца — значит, гнать халтуру.
в: Когда фильм выйдет на экраны? И когда ждать спектакль?
о: Они параллельно должны выйти — примерно в феврале. Но я пока не зарекаюсь.
в: Кстати, вы задумали антрепризный проект или будете работать на базе какого-нибудь репертуарного театра?
о: Нет, нет, чистая антреприза. Вообще нам нужен большой спортзал. Например, баскетбольная площадка. Там мы и сыграем.
в: Какие планы по «Утомленным»?
о: Сейчас мы должны побыстрее снять «довоенную» Надю — это довольно большой эпизод. Зимой, надеюсь, закончим «Двенадцать…» и с весны влезаем в плотную работу.
в: Сколько она будет длиться?
о: Год.
в: Можно узнать, что будет дальше с комдивом Котовым?
о: Не-е…
в: Ну хоть что-нибудь! Ну пожалуйста!
о: Хо-ро-шо! Все будет хорошо! Сердючка вам расскажет остальное…
в: Ваш автограф стоит под известным письмом против желтой прессы. А ведь вы нечасто становитесь объектом слухов и сплетен.
о: Ну почему же? Обо мне ходят сумасшедшие, бредовые слухи. Будто я… Не хочется даже повторять. Вы поймите: я не против того, чтобы про меня писали. Я — за ответственность. Я говорю: ребята, давайте мы будем на равных. То есть ты написал ложь, я доказал, что это — ложь, ничем не подтвержденная, и ты или твое издание должны заплатить так, чтобы это реально было невыгодно. А когда максимальная сумма иска — сто минимальных окладов, то есть в тысячу раз меньше того, что получает журналист за этот заказ, какой же смысл мне судиться и еще пиарить своим именем их газету?
в: Вы никогда не судились с прессой?
о: Нет, никогда… Пишите, ради Бога. Подсматривайте, если вам интересно, подслушивайте. Я буду защищаться, окружу себя охраной. Это такая игра. Если вы написали и вы правы, я молчу — а что мне остается? Я на вас подал в суд, а вы выиграли. И уже в ответ подаете на меня иск за клевету…
в: И мы содержательно проводим время.
о: Если на кону, скажем, полмиллиона долларов, не говоря уже о репутации, есть смысл бороться. Пресса теряет вес, превращается в сплетню — это неправильно. Это обидно. Про меня в «Известиях» вышла статья — во-от такими буквами в заголовке было набрано слово «Барин».
в: Ага. Кичин, по-моему, написал. Лет шесть назад.
о: Хорошо, что не лет 15-20. А то бы все — я стал невыездным, моя карьера не рухнула бы, но покачнулась…
в: Вы считаете слово «барин» обидным?
о: Я говорю сейчас о контексте. О том, как это слово звучит для ушей советского человека. Хотя вообще в нем ничего плохого нет.
в: Насчет барина. Крестьяне Нижегородской области, где у вас имение и где идут съемки «Утомленных-2», действительно попросили вас построить им дорогу?
о: Попросили, конечно.
в: Запрос трудящихся будет удовлетворен?
о: Мы все равно станем улучшать дорогу для себя, значит, она улучшится и для них.
в: Никита Сергеевич, тут полагалось бы пытать вас на разные скучные темы: СК, Дом кино, «Киноцентр», обиженный Рудинштейн, московский фест… Но у меня к вам совсем другой вопрос. Вы на протяжении нескольких десятилетий остаетесь одним из — а на мой взгляд, так просто самым красивым мужчиной — сначала Советского Союза…
о: Ба!
в: … а теперь — России. Трудно с этим жить? Трудно все время находиться в центре внимания?
о: Знаете, важно, как ты сам к этому относишься. Это крест определенный. Где бы я ни оказался, люди просят с ними сфотографироваться, дать автограф. Я глубоко презираю своих коллег, которые при этом делают капризную мину и говорят: «Ну, я не могу… Оставьте меня в покое». Я их пре-зи-ра-ю глубочайшим образом! Ты не хозяин своего таланта, тебе Бог его дал как проводнику. И у тебя, гада, Бог его отнимет, если ты будешь так себя вести. Человек, который к тебе подходит с улыбкой, подсознательно уверен, что, если он тебя знает, то и ты его знаешь. Его нельзя разочаровывать. Другой разговор, когда пьяная компания: «А, это ты, иди сюда…». Тут я сразу стекло ставлю между ними и собой.
в: Вы сейчас говорите об издержках популярности. А я спрашиваю, как вам удалось не стать рабом собственной фактуры. Когда все женщины при вашем появлении тают — сколько нужно воли и такта, чтобы блюсти дистанцию…
о: Я не хочу выглядеть кокетливым, не хочу говорить вам: «Что вы, что вы, ничего подобного нет…». С одной стороны, это, конечно, приятно. Это ласкает честолюбие мужское, заставляет быть в форме, держаться, это стимулирует. Другой разговор, что твоя форма — еще и часть профессии, ты ею зарабатываешь. Посмотрите, тридцатилетние коллеги мои как выглядят. Потому что упала на них слава и раздавила… Дистанцию я держу, если хотите, из соображений какого-то класса.
в: Из соображений чего?
о: Класса, класса человеческого.
в: Но вы любите, когда вас любят? Просто: подходит к вам человек, и в глазах — явная симпатия.
о: Так ведь и я его тоже люблю.
в: Всякого?
о: Абсолютно.
в: Как это вам удается? Иван Карамазов, по-моему, говорил: «Не понимаю, как можно ближнего любить…».
о: Да, и еще у Федора Михайловича сказано: легко любить все человечество, трудно любить одного. Но я никогда не даю человеку повод разочароваться. Если он надеется, что его любят, я эту надежду не обману. И чем дальше от Москвы, тем любовь искреннее. Почему я обожаю находиться где-нибудь в русской глубинке? Потому что я там ощущаю себя своим. Я в России везде свой. Я, может быть, внутри Садового кольца чужой. Свой среди чужих. Я не вписываюсь в тусовку.
в: Почему? Вас отталкивают, ревнуют?
о: Да мне самому это неинтересно. Вы придите на любую тусовку — от начала, со всей их гламурностью, и до финала. И посмотрите, какие метаморфозы происходят с людьми. Потом утром все залечивается, отштукатуривается, и ночью опять в бой… Последнее время я много бывал один на природе. Верхом много ездил. Уезжал надолго в поля, в леса, у себя в хозяйстве. И открыл очень интересную вещь: одиночество перед лицом природы так выпукло тебе демонстрирует твои несовершенства, что ощущение стыда приходит за себя самого. Этого не бывает среди людей. С людьми ты защищаешься. Всегда есть кто-то, кто хочет тебя упрекнуть несправедливо, поэтому ты постоянно в броне. А когда один — тут-то и понимаешь, до какой степени ты несовершенен. Меня это открытие удивило, огорчило и обрадовало одновременно…
в: Еще один личный вопрос. Возраст уже чувствуется или пока нет?
о: Как вам ответить? Азарт не исчез. Интерес к жизни не исчез. Иногда мои желания до неловкости не вписываются в мое положение, мой возраст и так далее…
в: Это какие, например, желания?
о: Ну, я не знаю. Карусели, например.
в: Карусели?!
о: Да. Аттракционы. Или стрельба в тире. Какие-то банальности из серии «парк культуры и отдыха». Кто сильнее ударит молотом по башке… Я азартен, мне это интересно, я получаю удовольствие. С детьми мы ругаемся, кто больше мячей в корзину забросил… Если у тебя есть желания — не просто прилечь, а, скажем, сесть в машину, взять товарища, собаку, ружье и уехать, и ночевать в лесу, значит, ты пока жив. Не могу сказать, что я чувствую возраст. Нет, в одном чувствую — у меня меньше пристрастия к выпиванию. Когда-то мне нравилось все это столование: а, давай, накрывай!.. Потому что потом замечательное ощущение, потом приключения какие-то возможны. Теперь я удовольствие от жизни стал получать в основном на трезвую голову. Хотя как можно вернуться с охоты и не выпить полстакана водки? И не повторить два раза? Но все равно меня сдерживает мысль: завтра работать, завтра заниматься спортом. Буду ли я бежать на пятнадцатом уровне или на восьмом? Или я знаю, что можно встать на рассвете, сесть на лошадь и поехать в поля, и для этого лучше лечь пораньше… Хотя если, например, пошел спор в тире — у меня тир в хозяйстве, электронный — тут уж до пяти утра. Кто больше выбьет. Соревновательный азарт во мне очень силен.
в: Вы игрок? В Монте-Карло, скажем, отсюда не ездили?
о: Я боюсь казино. Я попадаю туда не очень часто, и заканчивается это, как правило, неприятным ощущением банкротства.
в: Что вас в жизни тяготит и раздражает?
о: Пустое общение. Иногда его нельзя избежать. Но, к счастью, я уже давно сам выбираю, что мне делать, с кем разговаривать, что снимать, где сниматься…
в: Одиночество легко переносите?
о: Одиночество — нормальное состояние человека, который занят попытками разобраться с самим собой, а через это — разговаривать с людьми. Я не люблю петь в хоре. Моя мама говорила замечательную вещь: «Если тебе что-то катится в руки, подумай — сколько из десяти человек от этого бы не отказались. Если больше пяти — откажись». То же самое написано и в Евангелии — про узкие врата. У меня мгновенно срабатывает стопор: а, туда я не пойду, слишком многим это нравится. Может, это эгоцентризм в высшей степени, а может, самозащита — не знаю.
в: Когда я смотрела сериал Бортко «Мастер и Маргарита», мне пришла в голову мысль, что лучше вас Воланда в нашей стране не сыграл бы никто. Такой силы обольщения ни у одного актера больше нет. Если бы вам предложили эту роль, вы бы согласились?
о: Нет.
в: По религиозным соображениям?
о: По совокупности соображений. Тайна этого романа до сих пор не раскрыта. Умные люди — такие, как Вайда, берут и ставят историю Пилата, например. Или только московскую историю. А соединить все вместе на экране так, как это сделано в первоисточнике, не знаю, кто и когда сможет. Не вижу личности режиссерской, которая хоть на сорок процентов соответствовала бы таланту Булгакова.
в: А вам самому как постановщику эта вещь не интересна?
о: Она мне страшно интересна, но я и себя не чувствую хотя бы на сорок процентов равновеликим Булгакову. Я не знаю, как он это написал, а следовательно, не знаю, как снимать, — признаюсь откровенно. Большое нужно иметь мужество… в лучшем случае, мужество… чтобы на это посягнуть.
