Из глубины (гламурной)
Писать для глянца пробовал каждый, ну, или почти каждый, чьи доходы напрямую зависят от количества написанных за день строк. И темы не из сложных, и платят достойно. Отчего б не попробовать. Но не каждый пробовал работать в гламурном журнале. Редактором, например. Я вот пробовала. И больше – не хочу. Нет, гламур тут совершенно ни при чем. Гламур – это прекрасно. Это огромный, переливающийся, сложно устроенный мир. Но в том-то и дело, что познать его мне, может, и удалось, но вот принять таким, какой он есть, и полюбить всем сердцем – не получилось.
Время от времени пописывая, как и все собратья по перу, в такого рода журналы, я никогда не собиралась в них работать. Но, получив конкретное предложение, не смогла отказаться: солидный издательский дом, не менее солидная, белая как снег зарплата, да и глянцевые статьи – дело знакомое.
Куда сложнее оказалось найти подходящую, в меру гламурную юбку для хождения в ней на службу. Мой предыдущий, студенческий, гардероб не годился категорически: за появление на рабочем месте в небрендованной шмотке в нашей конторе запросто могли оштрафовать, о чем меня заблаговременно предупредили более опытные товарищи. Я обегала Охотный ряд и Тверскую вдоль и поперек, пока отыскала нечто, что не только соответствовало бы представлениям гламурного журнала и наших баеров о моде, но и не противоречило бы моим воззрениям на стиль и, так сказать, красоту. Наконец, задача была решена, и мое отражение в зеркале отдаленно напоминало картинку из красивой жизни. Однако мои коллеги щеголяли что ни день, то в новых туфлях, меняя при этом колготки с бабочками на колготки с цветочками, кофточки со скромными стразиками на маленькие черные платьица, джинсы D&G на джинсы Jean Franco Ferre, так что по окончании первой трудовой недели я поняла, что моих полутора туалетов тут явно маловато, и мне пора прибарахлиться еще.
Я покупала и покупала. Примерно раз в неделю, что казалось мне, отродясь не переносившей шоппинг, удивительного свойства помешательством. Однажды, бродя по улицам в глубокой задумчивости, я поймала себя на том, что место размышлений о любимой книжке в моей голове заняли совершенно другие мысли. А именно – я подсчитываю, сколько же баксов на мне сейчас надето. Это потом я прочитала популярную и, по мнению моих коллег, смешную книгу про «шопоголика» и поняла, что моя болезнь – это еще не болезнь, это норма жизни. А в тот момент я чуть не умерла прямо на месте от ужаса. Но не умерла. Это, знаете, было бы не гламурно.
Кстати, о книжках. В своем журнале, помимо прочих, я отвечала за книжную рубрику. До сего момента я сторонилась писательствующих особ женского пола. И в особенности, их творчества. За это и поплатилась. Вы думаете, Робски – это ужасно? Нет, дорогие мои. По сравнению с тем дамским творчеством, с которым мне довелось ознакомиться за год работы в глянце, Робски — это практически Достоевский. И, как Достоевский, она породила своим явлением целую волну эпигонов. Творения о трудностях будней, до отказа переполненных шоппингом и пиллингом, светскими раутами и преследованиями кровожадных банкиров, книги о похудании, диеты от гимнасток и стильные советы светских львиц, не имеющих представления о стиле…
Я сопротивлялась. Среди этого трэша я умудрялась впихнуть в книжные обзоры хорошие романы и репринтные издания. До тех пор, пока не услышала: «Нельзя ли в книги ставить что попроще? Неужели ты не понимаешь, что это никто не будет читать?» Как-то вечером, повстречав на модной вечеринке коллегу из другого глянцевого издания, я пожаловалась ему на свои мучения. «Слушай, — ответил он мне. – У меня буквально сегодня был с моим главредом точно такой же разговор!»
И тут я поняла.
И во мне, и в этом редакторе из конкурирующего издания жила и процветала исконная мечта всей русской интеллигенции. Та самая, утопическая, про то, что народ только и ждет, чтоб его воспитали. И умники вроде меня все как один если и идут в глянец, то не иначе как воспитывать народ. И все как один забыли, что история давно показала: воспитатели народу нафиг не нужны. Как, впрочем, и издателю нужны опытные профессионалы, понимающие рынок и умеющие работать на формат, а вовсе не умники-воспитатели. Мой журнал набирал обороты и с каждым месяцем увеличивал тираж, попутно форматируя рудименты «интеллектуальщины» на своих страницах. Издатель, человек строгий и деловой, со всей строгостью потребовал: никакого ретро, никаких «бородатых мужиков», в заголовках – позитив, в текстах – минимум «трудных» слов, на картинках – только молодые и красивые.
Хозяин – барин. Я вооружилась стопкой всевозможных глянцевых изданий, дабы усвоить круг тем. Я стала читать еженедельники о светской жизни, чтобы узнавать «форматных» персонажей в лицо. Но тут выяснилось, что у меня отвратительная память на лица. Я, оказывается, совершенно не способна отличить одну голливудскую блондинку от другой. То есть, смотрю я на их фото, и вроде как запоминаю. Но вот ведь подстава – на следующей же фотографии, в другом ракурсе, они снова делаются на одно лицо.
К десятому месяцу работы я поняла, что терплю фиаско. За год я не смогла запомнить, чем все-таки знаменательна Кэтти Холмс, не захотела стать как Джессика Альба, считала, что Орландо Блум – это девочка. А еще как-то утром перепутала на фото Сергея Зверева и Машу Малиновскую, которые, как мне доподлинно было известно, обслуживались у одного пластического хирурга. Отродясь не смотрев сериалов, раз за разом я приходила на редколлегии и усиленно делала вид, что представляю себе, как выглядит та голливудская или, еще хуже, отечественного разлива звезда, о которой идет речь. Тем временем мои коллеги от этих имен приходили в неописуемый восторг и живо обсуждали подробности их личной жизни и особенности гардероба. А я что, я ничего. Мне оставалось только выражать про себя типичное снобское фи в адрес масскульта. В общем, ужас. Этакий хорошо оплачиваемый, кромешный ужас.
Вслед за ужасом меня начали одолевать паршивые экзистенциальные мыслишки. Как у какого-нибудь Камю. Зазор между гламурной действительностью и реальной жизнью оказался слишком велик. Моя психика эту пропасть выносить отказывалась.
Меня не волновала судьба больной раком Кайли Миноуг, чей бюджет позволяет лечение в клинике за 5000 долларов в сутки, потому что сразу у двух моих подруг матери заболели раком, и их семьи погрязли в долгах, собирая деньги на химиотерапию и восстановительные лекарства. Меня ничуть не задела история порочной девочки Кейт Мосс, прошедшей интенсивный курс лечения в наркодиспансере класса люкс, потому что мне доводилось видеть, как таким же точно, только русским, порочным девочкам вышибают в дурках остатки мозга при помощи галоперидола.
Если бы фамилия моя была Панюшкин, я непременно написала бы об этом в своей личной колонке в большой и умной газете. Мне заплатили бы за это денег, а читательские массы умилялись бы моим словам о правде жизни. Но у меня другая фамилия, и поэтому я сидела в своем не очень умном, зато популярном, глянце, и писала статьи про другое. И мне за них платили, кстати, немногим хуже, чем Панюшкину. И даже находились те, кого они (статьи мои) умиляли… Только мне от этого почему-то не легчало.
В общем, прошел еще месяц, и я признала свою профнепригодность. Написала заявление об увольнении. В последний день работы принесла бутылку хорошего вина. Ее не допили: кто за рулем, кто на диете. Гламурная жизнь – это непросто.
